Мишель Экем де Монтень - родился 28 февраля 1533 года, замок Монтень, Сен-Мишель-де-Монтень, Франция. Французский писатель и философ эпохи Возрождения, автор книги «Опыты». Умер - 13 сентября 1592, Бордо, Франция.
Полное согласие — свойство для беседы весьма скучное.
Страх то придает крылья ногам, то приковывает их к земле.
Наука пригодна лишь для сильных умов, а они весьма редки.
Только глупцы могут быть непоколебимы в своей уверенности.
Если хочешь излечиться от невежества, надо в нем признаться.
Нет стремления более естественного, чем стремление к знанию.
Мера жизни не в её длительности, а в том, как вы её использовали.
Если я лгу, я оскорбляю себя в большей мере, чем того, о ком солгал.
Самый ценный плод здоровья — возможность получать удовольствие.
Тому, кто не постиг науки добра, всякая иная наука приносит лишь вред.
В общении с людьми ум человеческий достигает изумительной ясности.
Желание того, чего у нас нет, разрушает пользование тем, что у нас есть.
Красноречие, отвлекая внимание на себя, наносит ущерб самой сути вещей.
Обвинениям в адрес самого себя всегда верят, самовосхвалению — никогда.
Все бедствия не стоят того, чтобы, желая избежать их, стремиться к смерти.
Когда у нас нет настоящих болезней, наука награждает нас придуманными ею.
Другие пороки притупляют разум, пьянство же разрушает его и поражает тело.
Мы не столько освобождаемся от наших пороков, сколько меняем их на другие.
Истинное достоинство подобно реке: чем она глубже, тем меньше издает шума.
Признаваться в незнании — одно из лучших и вернейших доказательств наличия разума.
Застарелое и хорошо знакомое зло всегда предпочтительнее зла нового и неизведанного.
Те, кто расшатывают государственный строй, чаще всего первыми и гибнут при его крушении.
Для того чтобы обучить другого, требуется больше ума, чем для того чтобы научиться самому.
Мы трудимся лишь над тем, чтобы заполнить свою память, оставляя разум и совесть праздными.
Судьба поставляет нам только сырой материал, и нам самим предоставляется придать ему форму.
Лучшее государственное устройство для любого народа — это то, которое сохранило его как целое.
Благоразумию также свойственны крайности, и оно не меньше нуждается в мере, чем легкомыслие.
Будем остерегаться, чтобы старость не наложила больше морщин на нашу душу, чем на наше лицо.
От недостатка уважения к себе происходит столько же пороков, сколько и от излишнего к себе уважения.
Когда наукой пользуются, как должно, это самое благородное и великое из достижений рода человеческого.
Всякое убеждение может быть достаточно сильным, чтобы заставить людей отстаивать его даже ценой жизни.
Человек страдает не столько от того, что происходит, сколько от того, как он оценивает то, что с ним происходит.
По мере того, как мы лишаемся естественных удовольствий, мы возмещаем их удовольствиями искусственными.
Нельзя полагаться на те доходы, которые мы только надеемся получить, какими бы верными они нам не казались.
Невежество бывает двоякого рода: одно — безграмотное, предшествует знанию, другое — чванное, следует за ним.
Картина стольких государственных смут и смен в судьбах различных народов учит нас не слишком гордиться собой.
Жизнь сама по себе — ни благо, ни зло: она вместилище и блага, и зла, смотря по тому, во что вы сами превратили ее.
Плоды смуты никогда не достаются тому, кто её вызвал; он только всколыхнул и замутил воду, а ловить рыбу будут уже другие.
Самое главное — это прививать вкус и любовь к науке; иначе мы воспитаем просто ослов, нагруженных книжной премудростью.
Игры детей — вовсе не игры, и правильнее смотреть на них как на самое значительное и глубокомысленное занятие этого возраста.
Ничто не порождает в государстве такой неразберихи, как вводимые новшества; всякие перемены выгодны лишь бесправию и тирании.
Разве мошенничество становится менее гадким от того, что речь идет о нескольких су, а не о нескольких экю? Оно гадко само по себе.
У животных есть та благородная особенность, что лев никогда не становится из малодушия рабом другого льва, а конь — рабом другого коня.
В каждом государстве жажда славы растет вместе со свободой подданных и уменьшается вместе с ней: слава никогда не уживается с рабством.
Философия нисколько не ополчается против страстей естественных, лишь бы они знали меру, и она проповедует умеренность в них, а не бегство от них.
Назовите мне какое-нибудь самое чистое и выдающееся деяние, и я берусь обнаружить в нем, с полным правдоподобием, полсотни порочных намерений.
Пусть наставник заставляет ученика как бы просеивать через сито все, что он ему преподносит, и пусть ничего не вдалбливает ему в голову, опираясь на свой авторитет и влияние.
Душа извлекает для себя пользу решительно из всего. Даже заблуждения, даже сны — и они служат её целям: у нее все пойдет в дело, лишь бы оградить нас от опасности и тревоги.
Первый признак порчи общественных нравов — это исчезновение правды, ибо правдивость лежит в основе всякой добродетели и является первым требованием к правителю государства.
Гнусное и бессмысленное занятие — без конца заниматься своими деньгами, находя удовольствие в их перебирании, взвешивании и пересчитывании! Вот, поистине, путь, которым в нас тихой сапой вползает жадность.
Женщины нисколько не виноваты в том, что порою отказываются подчиняться правилам поведения, установленным для них обществом, — ведь эти правила сочинили мужчины, и притом безо всякого участия женщин.
Массе свойственны глупость и легкомыслие, из-за которых она позволяет вести себя куда угодно, завороженная сладостными звуками красивых слов и не способная проверить разумом и познать подлинную суть вещей.
Если бы человек хотел быть только счастливым, то это было бы легко, но всякий хочет быть счастливее других, а это почти всегда очень трудно, ибо мы обыкновенно считаем других счастливее, чем они есть на самом деле.
Вместо того чтобы стремиться узнать других, мы хлопочем только о том, как бы выставить напоказ себя, и наши заботы направлены скорее на то, чтобы не дать залежаться своему товару, нежели чтобы приобрести для себя новый.
Любой человек может сказать нечто соответствующее истине, но выразить это красиво, разумно, немногословно смогут не столь уж многие. Вот почему меня раздражает не сказанное неверно по незнанию, а неумение сказать это хорошо.
Мы не можем обойтись без брака, и вместе с тем мы его принижаем. Здесь происходит то же, что наблюдается возле клеток: птицы, находящиеся на воле, отчаянно стремятся проникнуть в них; те же, которые сидят взаперти, так же отчаянно стремятся выйти наружу.
Подобно тому как растения чахнут от чрезмерного обилия влаги, а светильники — от обилия масла, так и ум человеческий при чрезмерных занятиях и обилии знаний, загроможденный и подавленный их бесконечным разнообразием, теряет способность разобраться в этом нагромождении и под бременем непосильного груза сгибается и увядает.
Если учителя просвещают своих многочисленных учеников, преподнося им всем один и тот же урок и требуя от них одинакового поведения, хотя способности их вовсе не одинаковы, то нет ничего удивительного, что среди огромной толпы детей найдется всего два или три ребенка, которые извлекают настоящую пользу из подобного преподавания.
Первоначально чье-либо личное заблуждение становится общим, а затем уж общее заблуждение становится личным. Вот и растет постройка, к которой каждый прикладывает руку так, что самый дальний свидетель события оказывается осведомленным лучше, чем непосредственный, а последний человек, узнавший о нем, — гораздо более убежденным, чем первый.
Народы, воспитанные в свободе и привыкшие сами править собою, считают всякий иной образ правления чем-то противоестественным и чудовищным. Те, которые привыкли к монархии, поступают ничуть не иначе. И какой бы удобный случай к изменению государственного порядка ни предоставила им судьба, они даже тогда, когда с величайшим трудом отделались от какого-нибудь невыносимого государя, торопятся посадить на его место другого, ибо не могут решиться возненавидеть порабощение.
